Мемуары.

Рафаил Абрамович Левин  

Мои воспоминания

Финская война

            3 батальон 588 с. п. 90 с. д. начал формироваться в октябре месяце 1939 г. в недалеко от г. Боровичи в деревне Мошенское. Штабные подразделения и службы полка комплектовались где-то в другом месте. Временно командовал батальоном лейтенант Гриша Полухин. Мне было приказано комплектовать пулеметную роту батальона. Ни у меня, ни у Полухина естественно никакого опыта формирования не было. Делали все на ощупь так, как подсказывала обстановка. Прибывали из района люди, лошади, со складов поступало вооружение: винтовки, пулеметы, пулеметы системы «Максим», боеприпасы.

            Кадрового младшего комсостава не было. Назначали младших командиров из прибывших запасных. Состав запасных был плохо обучен. Многие вообще не проходили какой-либо военной подготовки. У людей не было никакой строевой выправки. К сожалению в большинстве своем красноармейцы понятия не имели о материальной части имевшегося на руках оружия и правил обращения с ними.

            Но как бы то ни было, к концу сентября батальон был укомплектован людьми и материальной частью и числа 27-28 сентября был поднят по тревоге, погружен в эшелон и направлен на ст. Пери. Выгружались на рассвете. Выгрузившись, пешим строем пошли по направлению финской границы в район Лемболово. К вечеру заняли участок обороны вдоль границы, которая шла по реке Сестре.

            Никакого заранее оборудованного рубежа обороны там не было. Да и нам не было дано приказа на подготовку и оборудование исходных позиций. Просто солдаты построили шалаши и легкие землянки. В отношении светомаскировки также не было никаких указаний. Круглые сутки у шалашей дымили костры. Мы проводили строевые занятия, как на плацу. А дальше, в течение октября-ноября месяца стали твориться весьма странные и непонятные вещи. Больше 10-12 дней мы на участке обороны не находились. Шло сплошное передвижение войск. Справа налево и вновь, но уже слева направо. Происходило это следующим образом. Ночью по тревоге поднимались пехотные полки, батальоны артиллерии, танки, обозы и вся эта масса людей и техники с зажженными фарами двигалась вдоль границы с одного участка на другой, а навстречу им двигалась такая же масса людей и техники. Через несколько дней это повторялось вновь и вновь в продолжении октября и ноября месяцев. И это движение войск шло тем интенсивнее, чем интенсивнее шли переговоры между финскими и нашими руководителями. А высоко в небе все чаще и чаще финские самолеты пересекали границу с людьми, летевшими на переговоры в Москву. Речь шла о части границы, которые надо было отодвинуть от Ленинграда. Ближайшая граница у Ленинграда была на расстоянии 25 км, это расстояние могли за секунды преодолеть снаряды тяжелой артиллерии. То есть Ленинград был под прицелом. Естественно, это было ненормально. Мы требовали от финского правительства отодвинуть границу на 125-150 км от Ленинграда. Взамен мы отдавали равную территорию на севере. Финны тянули, торговались и не соглашались на этот обмен. 27 ноября финские батареи семью снарядами обстреляли наши позиции. Это положило конец переговорам. Переговоры были прерваны. И утром 30 ноября наши войска заняли исходные позиции непосредственно у самой границы. По сигналу наша артиллерия всех калибров произвела 50-минутную артиллерийскую подготовку и по сигналу: три красные ракеты, высоко взвившиеся вверх, мы перешли границу. Наш батальон перешел участок в районе Лемболовского озера. Перед переходом границы, по приказу комбата (в это время Полухин командовал 9 ротой) я пулеметные взводы своей роты передал для усиления ротам, а сам двигался с комбатом, капитаном Тузовым, кадровым опытным командиром. Роты нашего батальона перешли границу первыми. Вскоре в след за нами двинулся и наш штаб батальона. Речка Сестра, по которой шла граница, в этом месте была шириной метров 10 и глубиной по колено. Пройдя небольшой кустарник вскоре мы оказались поляной шириной метров 300-350, на другой ее стороне виднелся финский хутор, состоявший из нескольких хозяйственных построек. Как ни странно, несмотря на открытую, хорошо просматривавшуюся местность мы не смогли обнаружить бойцов наших рот. Они как сквозь землю провалились. Со стороны финнов тоже никого не было видно. Это обстоятельство нас крайне удивило. Правда поляна кое-где была покрыта редким кустарником. Возможно, решил комбат, мы не видим бойцов, которые были закрыты кустами. Комбат послал связных по ротам. Обождали некоторое время и двинулись в направлении хутора. Прошли метров 70 и вдруг произошло неожиданное. Со стороны хутора раздались пулеметные очереди. По звуку это были наши «Максимы», но почему в финской стороны. Правда, огонь ущерба нам не нанес. Он велся далеко в сторону от нас и куда-то в глубину. Вскоре мы заметили фигуры наших бойцов у хутора. Для нас стало ясно, что это одно из наших подразделений и ведет оно огонь по нашей группе. Сначала неудачно, но скорректировав огонь стал приближаться к нам. Обстановка осложнилась. Что делать. Они явно приняли нас за финнов. Явно потеряли ориентировку. Ведь мы шли от нашей, советской границы. Пришлось пойти на крайние меры. Мы вышли совсем на открытую местность и начали махать кто чем. Огонь прекратился – они поняли ошибку. Через несколько минут мы подошли к хутору. Командир 9 роты Полухин когда увидел комбата со своей группой, готов был провалиться сквозь землю. А капитан Тузов ему говорит: «Хорош ком. роты! Это ты так и по финнам будешь стрелять?!» Тот попытался оправдаться: «Ведь это пулеметчики лейтенанта Левина так плохо стреляют». Хорошо, что плохо стреляли! А то на этом и закончилась бы для нас эта компания. При дальнейшем продвижении в глубь страны на нашем направлении финны не оказывали большого сопротивления. Лишь изредка они применяли особую тактику для задержки продвижения наших войск. Это заключалось в коротких огневых налетах из минометов, установленных на сани, запряженные парой коней. Нечто вроде наших тачанок времен гражданской войны. У них где-то на высотках по пути следования наших подразделений размещались наблюдатели. И как только обнаруживались колонны, подавался сигнал, по которому финны обрушивали на нас короткий огневой налет. Естественно, это заставляло нас разворачиваться в боевой порядок, высылать разведку, выяснять обстановку. На это уходило порядком времени. Продвижение останавливалось. Этого и добивались финны. Оказать нам сильного сопротивления они не могли, а задержать продвижение этой тактикой достигали. Когда мы доходили до огневой позиции, откуда финны вели огонь, мы обнаруживали лишь санный след. Через два-три часа все повторялось вновь. Пришлось выдвигать далеко вперед Г. П. З. Кругом горели хутора. Финны били скот, особенно свиней. Нашего наступления они не ожидали. На второй день после перехода границы к вечеру наша часть вошла в поселок Валк-Ярви, ныне название Мичурино.

            В домах хуторов все оставалось на месте, как будто хозяева просто вышли на некоторое время из дома. На другой день к вечеру нас встретил представитель штаба дивизии и повел в нужном направлении. Втянулись в лес. Охранение колонны двигалось на укороченных дистанциях на зрительную связь. Вскоре стемнело. И внезапно почти по всей колонне, как спереди, так и с флангов финны обрушили на нас сильный автоматный огонь. Откуда вели огонь определить было трудно, мешал густой лес. Бойцы, как шли по дороге, так и легли. Дали команду рассредоточиться. Мне до сих пор не понятно, почему не применили огонь орудий прямой наводки. Они имелись, но двигались где-то в хвосте колонны. Лежали долго. Финны то прекращали огонь, то вновь открывали стрельбу. Я лежал рядом с комбатом Тузовым, он держал в руках лимонку со снятым предохранителем. Очевидно комбат на какую-то секунду задремал и непроизвольно ослабил пальцы, державшие ручку. Раздался щелчок. Комбат мгновенно бросил гранату, она мгновенно взорвалась в воздухе довольно близко от нас. Просвистели осколки, правда, никого не задев. Тузов крепко выругался и назвал себя жопой. Комбат признался, что действительно задремал, но все же щелчок услышал. Мы пролежали всю ночь. Наступили заморозки. Земля промерзла. Было холодно лежать почти не двигаясь. С первым рассветом финны прекратили огонь. Послали разведку выяснить где же противник и с каких позиций он вел огонь. Вскоре разведка вернулась и доложила комбату, что вдоль всей дороги с обеих сторон в метрах 100 вырыты парные окопы на расстоянии 50-70 метров друг от друга, где валялись стрелянные гильзы от автоматов. Кроме того кое-где на деревьях были устроены площадки для стрельбы сверху. Вот этими силами они задержали на всю ночь нашу колонну. Это и была их тактика: всеми мерами задержать продвижение наших войск. Кроме того были обнаружены несколько трупов наших бойцов, погибших не от финских автоматов, а от своих же винтовок. А очевидно это происходило следующим образом: когда дали команду рассредоточиться, кое-кто отполз в сторону от дороги. Ночью бойцы стали дремать. Вдруг проснувшись видели впереди себя фигуру и принимали в темноте за противника, ну и нажимали спуск.

            Утром колонны двинулись вперед. Числа 6-8 декабря ударили легкие морозы после оттепели и это привело к довольно большим потерям до 25% от обморожения, т. к. мокрые валенки, замерзая, обмораживали ноги. Правда надо отдать справедливость интендантам, срочно на всех бойцов были заменены валенки и выданы полушубки.

            Во второй половине декабря, числа 20-21, наш батальон был остановлен сильным огнем противника и перекрестным с флангов. Это было для нас большой неожиданностью после многодневного сравнительно слабого сопротивления со стороны подвижных групп.

            В течение трех-четырех дней наши попытки продвинуться вперед подавлялись шквальным огнем пулеметов и огнем минометов. Откуда велся огонь было трудно определить. К этому времени все кругом было покрыто довольно толстым слоем снега. Войска стали зарываться в землю. Это доводилось с трудом, т. к. почва была каменистая. Глубоко врыться в землю не удавалось. Моя землянка, я к этому времени стал комбатом и Тузов начальником штаба полка, была путем больших усилий врыта в землю всего лишь на метр. Наши ежедневные попытки продвинуться приводили лишь к потерям. Для нас становилось все ясней, что мы очевидно подошли к какому-то очень сильно укрепленному рубежу. И вот, 27 декабря вечером поступил приказ о том, что наши войска вплотную подошли к знаменитой линии Маннергейма. Далее в приказе говорилось, завтра 28 декабря никаких боевых действий не производить, людей помыть в походных банях и привести в порядок. У кое кого появилась мысль – уж не конец ли войне. Но это оказалось не так. А на утро произошло следующее событие. Рано на рассвете на левом фланге 7 роты на стыке с соседним полком нашей дивизии вдруг раздались короткие автоматные очереди и отдельные винтовочные выстрелы. Раздался телефонный звонок. Докладывал командир роты Полухин «только что группа финских лыжников напала на боевое охранение роты, зарезали подчаска и очевидно продвинулись вглубь». Не успел я вернуться к себе в землянку и услышал где-то в тылу беспорядочную стрельбу и в след за этим раздался звонок командира полка. Я ему доложил обстановку предупредив, что прорвались финны в тыл. В ответ услышал от него короткую брань с обвинением, что это моя вина. Не успел я положить трубку, как вновь зазвонил телефон. Командир полка приказывал снять с обороны правофланговую 9 роту и немедленно выслать в расположение штаба полка – напали финны. А произошло это вот по какой причине.

Накануне командир полка приказал мне установить связь с соседями слева и точно дал место их расположения – высоту 48,2. Я трижды посылал группу разведки в этом направлении и всякий раз командир докладывал мне, что на этом месте соседа нет. Я об этом докладывал командиру полка по телефону, он страшно ругался. И не знаю почему я решил послать ему письменное боевое донесение с приложением кроки. Копию оставил себе. В дальнейшем это меня избавило от очень серьезных неприятностей. А в тылу произошло следующее. Финская группа, прорвавшаяся в тыл полка, натворила много бед. Бросали гранаты в землянки, порезали жилы лошадям, опрокидывали кухни и когда на них были брошены танки, финны бросились на них. Оставив несколько человек раненых, финны отошли. Выяснилось, что они были в состоянии сильного опьянения. А бросались на танки потому, что офицеры им внушили, что у русских танки фанерные. Оказалось, что отдельные группы финнов в этот день одновременно прорвались в наши тылы во многих местах.

            Часа через два после этого эпизода командир полка вызвал к себе и командира 7 роты Полухина. Приказал снять с нас ремни и велел посадить нас в отдельную землянку, поставив караул, заявив, что предаст нас трибуналу. Перспектива для меня с Полухиным была не из радостных. Но Полухин был по характеру парень не из унывающих. Распевал пени и вообще не горевал. На утро нас вновь вызвал к себе командир полка и, ничего не объяснив, приказал отправить на передовую и приступить к исполнению своих обязанностей. Мы пожали плечами, повторили приказание и отправились, недоумевая, что же произошло за ночь, отправились восвояси. Через пару дней  в расположение батальона появились два майора, политработники. Стали подробно интересоваться всеми обстоятельствами происшедшего эпизода. В батальоне они пробыли дня три. К какому они пришли выводу, нам осталось неизвестным. Отпраздновали Новый год. С первого января началась подготовка к прорыву линии Маннергейма. Создавались блок группы в составе 2х отделений одного орудия 45 мм 2х станковых пулеметов на санных установках. К этому времени к нам с Кировского завода были присланы железные печки для обогрева землянок и так называемые бронещитки. Они устанавливались на лыжи, толщиной они были 5-6 мм. Плоскость щитка была наклонной примерно градусов 40-50. Справа имелось отверстие для винтовки и подлокотники. Назначение бронещитков – под их прикрытием боец, двигаясь лежа, вперед ведет огонь и подбирается в составе блок группы как можно ближе к амбразуре ДОТа. В тылу были оборудованы ДОТы с полевым заполнением и войска ежедневно весь январь вплоть до 10-го февраля когда начался генеральный штурм линии. Наша авиация почти каждый день большими массами вела обработку линии. В наших войсках присутствовали авиа-корректировщики. 16-го января меня вызвали  в штаб дивизии приказав одеться потеплее. Штаб дивизии располагался от нас в 3-4 км. Через полчаса верхом со связным я прибыл в штаб. Доложил о прибытии дежурному командиру. Из штаба дивизии мне дали направление в штаб 19 корпуса. Он располагался на ст. Раута (ныне Сосново). Дорога была тяжелой. К этому времени установились сильные морозы до 40 и выше градусов. Приходилось всю дорогу часто поглядывать друг на друга, т. к. на лице появлялись пятна обморожения. Приходилось оттирать рукавицами. К вечеру прибыли в штаб корпуса. Замерзли ужасно. В штабе корпуса мне сказали, что меня завтра утром примет командир корпуса комбриг Парусинов. В офицерском общежитии меня крепко накормили и преподнесли 100 гр водки. С 1 января впервые в Красной армии стали выдавать Ворошиловский паек – 100 гр водки и 50 гр сала. Засыпали вопросами как себя ведут финны. Ведь штаб корпуса был от передовой на 25 км. Кстати, на градуснике на наружной стенке температура оказалась 52 градуса ниже нуля по Цельсию. Утром после завтрака нас вызвали к командиру корпуса. Это был, сурового вида, высокий военный лет около 50. Он был не один. Как я выяснил потом с ним был член военного совета корпуса и начальник артиллерии корпуса. Я доложился командиру корпуса. Комбриг предложил мне сесть и стал подробно расспрашивать как мы готовимся к прорыву линии, как готовим и тренируем блок группы, каков их состав.  Я коротко, но подробно доложил ему по всем вопросам. Тогда он задал вопрос – получили ли мы бронещитки и как собираемся их использовать. В ответ я совершенно непроизвольно произнес: « а это Вы товарищ командир корпуса спрашиваете про танки Т. П. П.». Сказал и тут же осекся. Комбриг очень сурово спросил меня: «Это что еще за танки Т. П. П.?» Я почувствовал, что покраснел. Лоб покрылся испариной. Ну, думаю, влип и влетит крепко. А командир корпуса нажимает: «Говори, старший лейтенант, что за танки». Несколько успокоил меня член военного совета. «Ну что мнешься, командир, говори!» Пришлось рассказывать, что это бойцы так прозвали бронещитки – танками Т. П. П. – это значит танки пердячим паром. Как только я это произнес, ну, думаю, сейчас мне будет нахлобучка. А это произвело совсем обратный эффект. Командир корпуса говорит: «Как ты сказал?» и повторил мои слова. «Слышишь» - обращается к члену военного совета и опять повторяет. Потом схватился за живот и так захохотал, что я понял – гроза прошла. Они долго смеялись. «Ну ладно, командир, а теперь доложи, как это ты пропустил финнов в тыл». Я подробнейшим образом доложил все обстоятельства и кстати показал ему копию боевого донесения. Этот документ он оставил у себя, а мне приказал возвратиться в батальон. В тот же день я прибыл в полк и доложил о возвращении командиру полка. Тот был в очень мрачном настроении и, ничего у меня не узнав, отпустил. А еще дня через три его от командования полка отстранили. Очевидно, его была вина в том, что получив от меня боевое донесение, не принял мер к обеспечению стыка с соседом. Январь и часть февраля прошла в напряженной подготовке к прорыву. Финны редко беспокоили нас огнем. Изредка обстреливали из минометов. Артиллерии почти не было слышно. И вот наступило утро 10 февраля. После усиленной обработки авиацией и мощного артобстрела артиллерии крупного калибра по всей линии фронта в ход пошли блокгруппы. Им были приданы саперы со взрывчаткой и также были усилены танками. В тот же день на нашем направлении линия была прорвана. Был взят первым ДЗОТ. Саперы попытались его взорвать. Заложили 500 кг взрывчатки. Только откололи угол. И лишь после того, как подложили около 2 тн, его подняли на воздух. По взятии одного ДОТа была нарушена вся огневая связь на этом участке. Полевое заполнение между ДОТами большое сопротивление нам не оказало. Между прочим, в нем наряду с мужчинами были и бойцы-женщины.

            За два дня упорных боев линия Маннергейма на всем протяжении оказалась взломана и наши войска устремились в направлении Выборга (Виипури). Линия не имела большой глубины эшелорирования. 11 февраля под станцией Мерки я был ранен и отправлен машиной на станцией Рауту, где стоял санитарный поезд. Меня посадили в вагон и дали номер, как сейчас помню 47. Вскоре по вагону прошла девушка-санитарка и спросила: «У кого промокли повязки?» Я ей заявил, что у меня промокла. Она посмотрела на меня, записала мой номер и сказала, что сейчас принесет перевязочный материал. Вскоре погас свет. И тут в вагон вошла какая-то группа медперсонала. Стали беседовать с ранеными. Подошли ко мне и один из них, направив на меня луч электрофонаря, спросил, куда ранен и как чувствую. И вдруг проговорил: «Рафаил, здорово!» Голос показался мне очень знакомым. Я попросил его осветить себя. Ну конечно, это оказался Николай Федоров, с которым я проработал на одном заводе с 1928-1934. Он оказался командиром санитарного поезда. Николай сказал мне: «Ну-ка, Рафаил, перебирайся в соседний вагон, я приду туда через несколько минут». Вскоре он пришел и дал команду меня помыть и постричь. Через полчаса мы с ним сидели в его купе за столом и беседовали. Не виделись лет 6. Вдруг влетает возбужденная медсестра и просит Николая выйти из купе. Николай ответил: «Ничего, рассказывай, в чем дело, не стесняйся, это свой командир». Девушка заявила, что в поезде, очевидно, финский шпион. «Как так, откуда ты это взяла?» Девушка объяснила, что она была в соседнем вагоне и там сидел командир, который просил ее сделать ему перевязку. В тот момент у нее не оказалось перевязочного материала, а когда она вернулась, раненого командира на месте не оказалось. Обошли все вагоны, его нигде нет. Наверняка это шпион. На первых порах Николай принял страхи девушки всерьез. Но потом, догадавшись в чем дело, спросил: «А не похож ли тот шпион на меня». Девушка ответила: «Что Вы, товарищ комиссар, тот был грязный и бородатый». Он ее успокоил. На этом история со «шпионом» и закончилась. К вечеру эшелон прибыл в Ленинград. Вскоре нас разместили в пересыльном пункте – Обводный, дом 19. Мне удалось дозвониться до работы Валентины. Я сообщил охраннице, где нахожусь и ранен в руку. Охранница вскоре сменилась, передала другой, та – третьей. И в результате, когда Валя утром появилась на работе, ей сообщили, что я потерял руку. Та в панике бросилась на пересыльный, но ее не пропустили. Таких у ворот госпиталя оказалась целая толпа. Им заявили, что повидаться с мужьями они могут лишь после того, как нас отправят по госпиталям.

            Через два дня меня  с группой раненых отправили в больницу имени Нечаева на Загородном, ныне Морской госпиталь. На завтра Валентине удалось пробраться ко мне. Она убедилась, что рука цела. А еще дня через три в след за мной в нашу палату принесли Полухина. Он был ранен в ногу в мягкие ткани. В тот же день Полухин написал жене в Боровичи. В письмах он называл ее почему-то «шомпол». Женаты они были недавно, месяца за три до начала войны и лет ей было в день свадьбы 18. Писала она ему смешные, наивные письма. Полухин ее письма нам зачитывал. Да и ему-то было лет двадцать три. Дня через два она приехала к мужу и как только она вошла в палату, Полухин поджал под себя здоровую ногу. Его супруга после первых секунд встречи спросила: «Гриша, что с тобой, куда ты ранен?» Полухин грустно закатив глаза, тяжело вздохнув, взял ее руку и провел поверх одеяла в том месте, где была подогнута здоровая нога. И, заикаясь, произнес: «Вот видишь, Наташенька». У несчастной Наташеньки сложилось впечатление, что у ее Гриши от колена нет ноги, она рухнула у кровати в обморок. Поднялась суматоха. Прибежала сестра и врач, который вел наше отделение. Стали приводить ее в чувства. Наташа вскоре пришла в себя и тут выяснилась причина ее обморока. Полухину крепко влетело за эту «шутку». Он оправдывался: «Я хотел ее проверить». Через несколько дней провели через комиссию. Средне раненых было намечено эвакуировать в тыл. Для легко раненых были приспособлены дома отдыха на Кировских островах. Тяжело раненые оставались в госпиталях города. Меня отнесли к средней группе. Значит, эвакуация в глубь страны. Эта перспектива мне не улыбалась. С трудом я уговорил лечащего врача и меня перевели в группу легко раненых. И вот меня с большой группой отправили на Кировские острова в один из домов отдыха. После регистрации и определения в палату я немедленно удрал домой. Когда я через три дня приехал сменить повязку, меня вызвал врач и прочитал нотацию. Но все же я с ним договорился и он разрешил мне находиться дома. Каждые три дня я являлся на перевязку. В день окончания войны (конечно, никто об этом не знал) ко мне приехал лейтенант Ященко, один из командиров взводов батальона, которым я командовал. Он предложил мне пойти в пехотную школу, которую он окончил. Я спросил: «Зачем?» «Ты понимаешь, начальник училища, полковник Мухин – хороший мужик, он, когда увидит во что мы одеты, обязательно поможет». Надо сказать, что нам в госпитале выдали такое обмундирование, что страшно было смотреть. Я согласился. Школа помещалась на Садовой напротив Гостиного двора. Мы пришли в момент, когда шел митинг по поводу заключения мира. Вскоре митинг кончился и мимо нас по коридору шел полковник Мухин. Мы вытянулись перед начальством. Тот бросил на нас быстрый взгляд и проговорил, обращаясь к Ященко: «Э, постой, братец, да ты кажется Мухинец». Ященко ответил: «Так точно, товарищ полковник! Окончил училище осенью 1939 г.»  «А это кто с тобой? – указал в мою сторону полковник». Мой командир батальона. «Добро, пошли ко мне». И мы оказались в кабинете у полковника. «Ну как», - спрашивает полковник, обращаясь ко мне. «Как мои Мухинцы воюют». «Отлично, отвечаю, товарищ полковник». «Боевые смелые ребята». Ну, после этой шутки. Полковник подробно поинтересовался боевыми действиями наших войск и какую тактику применял противник. Его особенно заинтересовали действия подвижных групп и наши блок группы при прорыве линии Маннергейма. Беседа подходила к концу. Я спросил у полковника: «Разрешите нам быть свободными». «Нет» - ответил он. «А что это на вас такое обмундирование». И нажал кнопку звонка. Явился адъютант. Приказал вызвать к себе начальника вещевого довольствия. Явился нач. вещь, капитан по званию. Полковник кивнул в нашу сторону, приказал: «Вот этим командирам выдать полный комплект военного довольствия». Тот попытался что-то проговорить вроде, мол, они никакого отношения к училищу не имеют и т. д. и т. п. «Знаю» - рявкнул полковник. «Выполняйте». Мы поблагодарили и вышли за нач. вещем. Тот всю дорогу ворчал на нас. Дескать, куда он спишет. С нас сняли мерку и через три дня мы получили весь комплект обмундирования: и летнее и зимнее, белье, сапоги и даже носовые платки и чемоданы.

                Декабрь 1939-март 1940 гг.

  Воспоминания комбата 588 сп лейтенанта Левина

со страницы сайта ,,В-контакте” Финская война

1939-1940 (заметка от 01.07.2018).